Глаза в метро
Несколько дней назад я ехала в метро. Эта поездка запомнилась мне особенно. Впервые за долгое время я начала смотреть в глаза людям, которые едут со мной рядом. « Как часто мы смотрим в глаза?» - подумалось мне. А как часто мы смотрим в глаза людям в метро? Как часто мы вообще смотрим на людей рядом с нами? И видим ли мы их?
Каждое утро в метро картина примерно одинаковая.
Мы точно знаем, где должен остановиться вагон и где место открытия дверей. Мы пробиваемся именно к этому месту, затем, расталкивая друг друга локтями, бежим к намеченному куску дермантина. Как будто тот факт, что мы посидим лишних 20 минут, сделают нашу жизнь счастливее.
А еще во время каждой остановки мы нервно прищуриваемся. И если в дверях видим заходящую старушку или старика, тут же закрываем глаза, накидываем капюшон. Знакомо? И делаем вид, что спим. Почему–то это чаще происходит с мужчинами. Особенно с молодыми. Им, наверное, стыднее, чем женщинам, сидеть, когда стоят старики.А еще, когда старушка уже стоит рядом, мы в терзаниях совести судорожно решаем: "Встать или еще посидеть? Или встать на следующей остановке? Ну в общем-то, не такая она уж и бабушка. Или вот это: «Если я стану уступать ей место, она оскорбится». Или еще вот такие мысли: «Вот если бы в другой раз, ну так я бы обязательно встала, а то – после работы, на каблуках, голова болит (список продолжаем). В борьбе с совестью проходит мимо первая остановка, потом вторая, пятая.
Потом старушка / старик / беременная женщина выходит из вагона. Ты смотришь ей вслед, на то, как она, прихрамывая и опираясь на клюку, осторожно ступает и… И что ты думаешь в этот момент?
Так вот, во время той самой поездки я посмотрела на мужчину, сидящего напротив меня. Это был дедушка лет 80 – суховатый, в старом, достаточно прохладном даже для марта пальто. Так выглядят одинокие люди. Я посмотрела ему в глаза. И за несколько секунд я как - будто почувствовала и увидела всю его жизнь: потерю близких ему людей, победы, радость от рождения его детей, скорбь от потери, и то, что принято называть жизненным опытом. И те самые глаза – гордые, честные, уставшие, умные и с бескрайней болью и любовью одновременно.
Я заворожено смотрела на него. Вспомнила родителей. Почему-то в памяти всплыл День победы, и еще пока оставшиеся в живых блокадники, идущие по праздничному Невскому проспекту с красными гвоздиками в дрожащих руках. Вспомнила первого учителя.
Тишину сердца внезапно нарушили подростки лет 15-16, которые буквально завалились в вагон.
Они громко разговаривали на русском, но непонятном даже мне молодежном языке. Обсуждали «преподов» «чуваков», «видосы», «оки-поки-чмоки» и прочие, видимо, очень важные для них вещи. Штаны у них висели где-то около колен, в руках красовались по баночке джин-тоника. А в глазах – пустота.
Я вновь посмотрела на старичка в старом пальто и покусанной молью шапке, и в его глаза, полные боли. И любви одновременно.
Мне стало стыдно.
Целый день я вспоминала эти глаза. И они не оставляли меня в покое. Я где-то уже встречала эти глаза. Два дня вспоминала – где. Вспомнила.
Вот они.
Мы пишем книги о распущенности, тиражируем и гордимся ими. Снимаем заказные пустые фильмы. Проводим ночи в кабаках. С 15 лет мы пьем джин-тоники. Нам не стыдно сидеть, когда старики стоят перед нами на полусогнутых коленях.
Мы делаем все, кроме того, что на самом деле имеет смысл.